Сейчас, когда мои глаза были закрыты, я стал видеть лучше, чем прежде. Можно сказать, я наконец-то прозрел. Город Мертвых больше не казался мне пугающим местом, хотя и земным раем он тоже не был -- скорее уж подобием сумрачного Лимба, дарующего своим обитателям бесконечное спокойствие и бесконечную грусть. По белым камням его изящных башенок дождевой водой струилась печаль. Я откуда-то знал, что бессмертные обитатели Харумбы навсегда утратили способность видеть сны, но иногда, лунными ночами, им удается взглянуть на этот берег глазами сонных птиц... и еще я знал, что число птиц в роще точно соответствует числу жителей Харумбы, и поэтому завтра утром, когда в Городе Мертвых наступит время пить камру на верандах, празднуя конец долгой ночи, и лагодарно улыбаться новому дню, очередному осколку цветного бисера в бесконечном ожерелье вечной жизни, здесь, среди невысоких деревьев с бледной листвой, появится еще одна птица, такая же черная, грузная и медлительная, как прочие, и ее круглые глаза будут смутно мерцать в робком свете предутренних сумерек, как застоявшаяся вода на дне колодца... Я знал, что это за птицы: Хранители Харумбы уже давно поняли, что в каждом человеке с момента рождения таится его собственная смерть, некая таинственная, ничтожно малая, но почти бесконечно могущественная часть его существа. Обученная искусству умирать -- и ничему сверх того! -- она молча дремлет в тишине, пока мы, наивно уверенные в собственном бессмертии, мечемся по свету в поисках приключений, суетливо роемся на книжных полках, пытаясь обнаружить там источник сокровенного знания, или смирно сидим на месте, наслаждаясь повседневными радостями бытия. Мы почти не имеем связи с этим таинственным существом, нашим настоящим неумолимым убийцей, только сны у нас общие, но нам никогда не удается договориться и заключить пакт о ненападении... Древние обитатели Уандука совершили величайшее открытие: каким-то непостижимым образом они научились удалять эту частичку человеческого существа, невидимую бомбу замедленного действия, готовую в любой момент уничтожить мягкую беспомощную оболочку своего владельца -- так хирурги вырезают пришедший в негодность кусочек нашей плоти. И (поскольку невозможно просто выбросить ее в стерильный контейнер для мусора, что стоит на полу операционной) отпускают ее на волю. И тогда человеческая смерть становится странной черной птицей, меланхоличной и малоподвижной -- теперь, когда единственный смысл ее бытия утрачен, она может только дремать в роще у стен Харумбы, среди бледных листьев, почти утративших цвет от близости такого количества чужих смертей -- отстраненных от дел, беспомощных и безобидных...